Еремей Парнов - Мальтийский жезл [Александрийская гемма]
— Так ведь лето теперь, — не понял лейтенант, стряхнув прилепившиеся к безупречно отглаженным брюкам колючки. — Георгий Мартынович в институте работает, каникулы у них теперь.
— Каникулы-каникулы, — протянул нараспев следователь. — Вот она, жизнь человечья. Жена умерла, дети разъехались по заграницам, и остался мужик в полном одиночестве. — Он сочувственно поцокал языком, покосившись на мумию в застиранном платочке, безучастно дремавшую под рябиной. — Со Степановной, как я вижу, не очень-то поговоришь… Студенты там, аспиранты всякие не навещают?
— Кто их знает. Может, и навещают.
— В мое время не забывали учителей, — посочувствовал сам себе пожилой представитель прокуратуры. — Это теперь никому ни до кого дела нет… Но где ж наш старший оперуполномоченный? — Он нетерпеливо взглянул на часы. — Чего копается? Дело ведь явно не рядовое…
— Может, оттого и копается, что не рядовое, — заметил Крелин.
Люсин между тем обошел дом, окончательно убедившись, что пристрастия хозяина были далеки от трафарета.
В непосредственном соседстве со штамбовыми розами произрастал, растопырив колючие листья, чертополох, кусты бузины чередовались с волчьей ягодой и дурманом. На узких, высоко приподнятых над поверхностью грядках вместо моркови и огурцов золотились звездочки зверобоя, качались скромные головки тысячелистника. Среди такого разнообразия Люсин распознал валериану и донник, душицу и мяту, девясил, шалфей и горец. Пятачки целины, оставленные под первозданный подорожник, пастушью сумку и коровяк, надменно покачивавший желтыми стрелами крупных соцветий, чередовались огороженными проволокой квадратами, где, как рептилии в террариуме, зловеще наливались ядом зонтики веха, метелки эфедры, вороний глаз, белена. Лишь обладая поистине нездоровой фантазией, можно было высадить на клумбах ревень заодно с вероникой, календулой и полынью.
Как защемило на краткий миг сердце от ее неизбывной горечи, как ударило в ноздри дымом кочевий, непокоем и пылью степных дорог!
Сад отрав, огород целебных кореньев и «приворотных» зелий…
Что ж, рассудил Люсин, каждый волен выращивать на своей земле что душа пожелает, в том числе и столь экстравагантные культуры. Благо хозяин — профессор, доктор наук и, очевидно, съел на этом деле собаку. Ему и книги в руки, и острый садовый нож, пометивший косым характерным срезом сучки и пустотелые дудки.
Воздух был наполнен запахами медуницы, прохладой аниса, щекочущей в горле истомой прелой листвы, до сладостной печали, до горячего прилива, до слез. Теперь Люсин почти наверняка знал, что не ошибся в предчувствии, когда, затворив за собой калитку, увидел геральдический цветок чертополоха [2], смоляную вагонку за ним и блики света, как на креповых лентах.
— Хотел бы я знать, зачем ему понадобилось так выкрасить дом! — не удержался он от невольного восклицания. И, словно устыдившись, что будет услышан, взглянул на часы и поспешил выбраться на тропку.
Его погружение в омут снов и вещих ощущений длилось чуть более получаса, и он подивился тому, как стремительно летит время.
— Ну что, товарищи, — спросил Люсин с наигранной бодростью, присоединившись к остальным, — заглянем внутрь?
— Давно пора, — хмуро попенял ему следователь Гуров. — Дело к вечеру, а у нас еще работы непочатый край.
— Так уж и непочатый, — лукаво прищурился Люсин. — Не скажите, Борис Платонович, кое-что я углядел.
— С Солдатенковой говорить не будете? — Борис Платонович кивнул на старую домработницу, так и не изменившую своей безучастно-задумчивой позы.
— Со Степановной? Может, погодим? Она уже всё рассказала на данном этапе. Нет, мы лучше сами поглядим, что да как. Разрешите?
— Сами так сами, — с неожиданной снисходительностью согласился следователь.
— Дверь ломать будете? — спросила Степановна, когда гости собрались в сенях. — В кабинете?
— Ни в коем разе, бабушка, — весело пообещал Люсин. Тщательно вытерев ноги о резиновый коврик, он поманил Аглаю Степановну. — Хозяин любил запираться? — спросил вскользь, пропустив понятых, и уверенно взбежал по лестнице.
— Любил не любил, а когда и закрывался, — с некоторым замедлением объяснила Степановна, останавливаясь перед запертой дверью.
— Поточнее, Степановна, когда именно? — Люсин задумчиво очертил пальцем древесный узор.
— Когда, значит, надо ему было.
— И все же? — с величайшим терпением продолжал расспрашивать Владимир Константинович, внимательно исследуя дверной косяк. — Замок вроде бы тут? — Он выжидательно обернулся к эксперту.
Крелин, проведя снизу вверх металлоискателем, согласно кивнул.
— Найдется, куда включить? — размотав шнур дрели, обратился он к Аглае Степановне.
— Давай уключу, — волоча стоптанные шлепанцы, она потащилась в соседнюю комнату.
Тонкое сверло мягко вошло в доску. В коридоре повеяло легким душком древесной пыли.
— Вот и все, — сказал Крелин, энергично продувая отверстие.
Присев перед раскрытым чемоданчиком, он выбрал подходящий крючок. Затем осторожно просунул его внутрь, небрежно повертел туда-сюда, и дверь с натужным вздохом отворилась. Сделав несколько снимков, он, словно бы крадучись, переступил через порог.
— Входите, товарищи, — пригласил Люсин. Он хотел было объяснить понятым смысл предстоящей работы, но осекся на полуслове и замолчал. При первом взгляде на комнату зашевелилось знакомое ощущение пережитого сна.
Кабинет доктора химических наук Георгия Мартыновича Солитова напоминал лабораторию и одновременно старинную аптеку. Рабочий стол находился у самого окна. Заваленный книжными грудами, папками и ворохом фотографий, скорее всего разбросанных взрывом, он находился на одном уровне с широким подоконником, где тоже валялись порушенные стопки книг. Переплеты, усеянные осколками и вдобавок забрызганные какой-то маслянистой жидкостью, покрывал солидный слой пыли.
— Мы возьмем это для анализа, — сказал Люсин, невольно любуясь экономными, отточенными движениями Крелина, методично отбиравшего вещественные доказательства.
— Георгий Мартынович, надо думать, опыты какие-то ставил, — безучастно уронил Люсин, скользнув взглядом по капитальной печи и обрушенным полкам с химической посудой в вытяжном шкафу.
На фотографиях, которые разбирал Крелин в надежде найти отпечатки пальцев, были запечатлены аллегорические рисунки и тексты, переснятые с неведомых инкунабул и манускриптов, написанных главным образом по-латыни. Для Люсина, изучавшего этот язык врачей и юристов в университете, не составило особого труда догадаться, что Солитов интересовался лекарственной рецептурой. Об этом свидетельствовали и многочисленные выписки из травников, лечебников и всякого рода алхимических сочинений.
Сортируя уже просмотренные Крелиным фотокопии, Владимир Константинович собрал «Салернский кодекс здоровья» Арнольда из Виллановы и «Ботаники первоисточные основания» [3], изданные в 1785 году в Санкт-Петербурге Максимовичем-Амбодиком [4].
— Лекарства варил, — уважительно вздохнул Люсин, рассматривая на просвет пузырьки из темного стекла, снабженные латинскими этикетками. Судя по почерку и тщательно пронумерованным листам фотокопий, Солитов отличался скрупулезностью, граничащей с педантизмом. — Перегонял, экстрагировал…
— К нему тут многие обращались, — вздохнул сосед Караулкин. — Мою Марью Никитичну он, почитай, с того света возвернул. Да… Травку ей прописал от камней в почках.
— Ну и как? — заинтересованно спросил следователь.
— Как рукой сняло. И месяца не прошло. А ведь мучилась-то, мучилась…
— Что он, у себя в институте не мог заниматься? — ни к кому персонально не обращаясь, но как бы с затаенной обидой попенял Крелин. — Зачем же так — на дому, кустарно?
— Любитель, видать! — поддержал его Гуров.
— Мы еще ничего не знаем о том, что он мог, а чего не мог делать на кафедре, — хмуро ответил Люсин, выдержав долгую паузу. — Дайте срок — будем знать.
— Кое-что уже сейчас вырисовывается, — подал реплику Крелин, извлекая из-под бумажного вороха недопитый стакан чая. — Судя по грибку, — он показал следователю разросшиеся пятна бледно-голубой плесени, — действительно прошло несколько дней.
— Более определенно сказать не можете?
— Не могу, Борис Платонович, — досадливо отмахнулся Крелин. — А вот отпечатки, кажется,, есть! — Привычным движением он наложил прозрачную липкую ленту. — У тебя тоже что-нибудь нашлось, Володя? — спросил, не оборачиваясь.
— Как не найтись? — понимающе усмехнулся Люсин, беря двумя пальцами, очередную склянку. — Вырисовывается понемногу.
— Выходит, он врачеванием увлекался? — отвечая на какие-то свои мысли, заключил Гуров. — Знахарством?
